Майкова Л.Л.

ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ДНЕЙ

      «Село лежит в широкой долине реки Амыл (притоки его почти все с золотом, по ним открыты промыслы) при маленькой речушке Каратузке, впадающей в Амыл. Жаль только, что замечательно чистой, здоровой амыльской воды пользуются лишь достаточные люди, остальные, за дальностью Амыла, пьют грязную, а летом – вонючую воду из Каратузки, засариваемой скотом и людьми без сожаления.

      Село имеет большие доходы от гостиного двора, лавок, кабаков, общественных весов, от годовых платежей золотопромышленников. Здесь резиденция горного исправника, заведующего приисками, сюда во время выхода рабочих выезжают «для наблюдения за порядком из Минусинска окружной исправник, земский заседатель, жандармский офицер с двумя жандармами.

      Серое оседлое население Каратуза занимается хлебопашеством, частью огородничеством, заработком на приисках, мелкой торговлей»».

      Такое описание Каратуза дает автор в «Сибирской газете» № 4 от 23 января 1883 года.

      Заметка в газете прошлого века натолкнула меня на мысль встретиться со старожилами села, кому за 80-90 лет, то есть с теми, кто родился и вырос в Каратузе в начале XX века. Пересмотрела свои записи разговоров, проведенных ранее, и рукописи Л.В. Майкова.

      По их рассказам, Каратуз в то время состоял из двух частей: станица – где проживали казаки и зажиточные крестьяне (ныне это улицы Кравченко, Карла Маркса, Ярова, Советская, Мира), и слобода (от Революционной и далее).

      Не всегда мирными были отношения между «станичниками» и «слободскими». Особенно трудно приходилось «слободским». Хорошо, если заранее узнавали о нападении «станичников», в этом случае прятались вместе с семьями неделю-две на заимках или пашнях, возвращались, когда все затихало.

      Семьи, в основном, жили одним домом с родителями, а внуков было до десяти и более. Внуки росли, воспитывались под пристальным вниманием бабушек и дедушек. Они учили внуков читать Библию, уважать труд, быть рачительными, относиться к человеку доброжелательно, какой бы национальности он ни был, прививали любовь к природе и Родине. В семьях, где не было своих детей, зачастую брали на воспитание детей родственников или чужих. То есть все в согласии с законом жизни.

      Если жили не одним домом, то дети вблизи от родителей, родственников. Например, два дома на нынешней улице К. Маркса и три за поворотом к речке на Тельмана – семьи одной фамилии (родственники).

      А было и так: целый квартал (с двух сторон) домов одной фамилии. Чтобы отличать, о чьем семействе идет речь, называли их по имени главы дома – Михайловские, Павловские, Трофимовские, Петрухины, Лизины, Архиповские. После смерти атамана А.И. Терского «в сельские старшины избираются только заслуженные казаки и урядники». Население их продолжало называть атаманами. Вот некоторые из них: Суднишников из Минусинска, К.М. Юшков, Даниил Наталушко и во время переворота Платон Тимофеевич Шошин.

      В конце XIX и начале XX веков, в сложившихся в то время условиях, казаки перешли в крестьяне, но организация казачества не развалилась, а укрепилась. Это позволило им отстаивать свои интересы и они больше стали надеяться на свой труд.

      К началу XX века казаки, неся действительную службу в рамках закона, все больше занимаются земледелием или становятся мастеровыми людьми, достойными уважения. Но и не растеряли боевитости: каратузские казаки жили не со всеми в добрососедских отношениях, не раз проявляли захватничество в смежных селах, особенно с Сагайском.

      Границы сагайского общества очень близко прилегали к Каратузским землям. Казаки делали умышленные потравы посевов сагайцев своим скотом. А в 1890 году каратузские казаки самочинно захватили и засеяли до 900 десятин земли, многие крестьяне сагайского общества остались без посева. Сагайцы не могли отстоять свои земли, казаки для них были не по силам, ведь у казаков было оружие. А жалобы сагайцев оставались без удовлетворения, даже Енисейское губернское начальство не помогло.

      Сагайцы собрали сход, на котором решили послать делегацию к царю. Избрали двоих, которые были пограмотнее – Шишкина и Казанцева. Собрали на расходы деньги с каждого бойца по одному рублю (бойцом считался мужчина от 18 до 60 лет), набрали свыше 800 рублей. Поехали два ходока в Петербург, отыскали там человека, который написал царю прошение, за что взял 25 рублей, а второму пришлось уплатить 50 рублей, так за каждый шаг платили. А последнему дали 300 целковых, который прочитал прошение мужиков и написал грамоту, в которой указал вернуть сагайцам самовольно захваченные земли.

      Вернулись ходоки из Петербурга, а хлеба уже казаками на полях были сжаты, стояли в суслонах. Мужики снова собрали сход, Шишкин и Казанцев прочитали царскую грамоту, и общество решило отобрать у казаков хлеб в снопах, увезти. Мужики запрягли, сколько есть, лошадей, телег в Сагайске, выехали на поля, но казаки станицы выехали верхом в конном строю и шашки наголо сверкали на солнце.

      Мужики стали стеной за свои интересы, против казацких сабель держали вилы, литовки. И казаки отступили. Сагайские мужики обмолотили и увезли зерно.

      В густо заросшей березовым лесом долине реки Копь было разрешено заселение деревни Черепановка. Казакам очень не хотелось терять такой участок (рядом дрова), поэтому они долго оказывали сопротивление первым поселенцам: их разгоняли, раскидывали избушки, нарушали постройки. С большим трудом и опасностью переселенцам удалось закрепить свой населенный пункт.

      С 1900 до 1914 года происходило массовое переселение крестьян в Сибирь из европейской части России. Вокруг Каратуза заселены 23 новых населенных пункта – деревни, в которых от 50 до 200 дворов.

      Переселенцы получали от переселенческого управления единовременное пособие – ссуды со сроком возврата десять лет в размере 150 рублей. На эти деньги переселенцы покупали рабочий и домашний скот у местных крестьян.

      В связи с массовым обзаведением поднялись цены. Если до 1908-1909 гг. пуд ржаной муки стоил 20-25 копеек, то в 1910-1914 гг. цены поднялись на хлеб от 80 копеек до одного рубля. Рабочая лошадь стоила 15-20 руб., стала 35-40 руб.

      Неожиданное появление рынка сбыта сельскохозяйственных продуктов, скота дало возможность местным крестьянам увеличивать посевную площадь, а значит, увеличивать наем батраков как сезонных – в момент уборки урожая, так и постоянных.

      Все 23 деревни оказались без пахотоспособной земли, так как заселялись они в тайге. Вся молодежь и подростки вынуждены были наниматься в батраки, а пожилые люди – в сезонные рабочие у каратузских крестьян, казаков, которые владели землей.

      По-разному складывались отношения между хозяином и батраком. Но чаще всего было так: между хозяином и батраком заключался договор, по которому батрак получал посева полдесятины ржи и полдесятины пшеницы (семена хозяйские), во время работы харчи, верхняя одежда – летом домотканый шабур, зимой полушубок овчинный и валенки. Вся одежда переходила в собственность батрака.

      Посев оговаривался так: батрак в праздничные дни на хозяйских лошадях сам вспашет бесплатно эту десятину, хозяин даст семян – девять пудов пшеницы, восемь пудов ржи. Уборку и обмолот батрак проводит сам, силами своей семьи. От десятины посева батрак получал, при среднем урожае, от 100 до 120 пудов хлеба, которыми кормил свою семью. А весь годовой заработок батрака составлял 24-30 рублей.

      В это время особенно явно заметна разница в уровнях жизни населения. Казаки, зажиточные крестьяне жили намного богаче остальных крестьян. Но надо отметить, что многие из них в нашей сельской местности трудились своими большими семьями наравне с батраками на своих землях. Особенно во время сенокоса, уборочной страды. Дома оставалась одна хозяйка: пекла хлеб, варила каши, щи и везла на пашню кормить всех. О них сохранились теплые воспоминания. Но были и такие, кто мало работал сам, они проводили время в разгуле, пьянстве, плохо содержали батраков.

      Каратузские богатые люди Малишевские, Ковригины и другие имели много земли, использовали ее полностью. В землепользовании была залежная система. Если Малишевский в те годы засевал 50 десятин, то ему нужно было иметь не менее 150 десятин земли, так как залежная система была малооборачиваемая по своему содержанию, чередование посевов было введено в первый год после поднятия целины или залежи. Пахали на первый раз, затем боронили, пахали на второй раз, весной засевали пшеницей. На второй год эта земля пахалась подпарком, засевалась пшеницей, на следующий год эта площадь пахалась в два раза, черный пар, по которому осенью засевали озимой рожью, а после снятия озимой ржи на следующий год сеяли овес.

      Таким образом, земля в полезной обработке была шесть лет, с этой площади снимали урожай всего четыре года, затем эту площадь пускали в залежь, которая лежала в течение 7-10 лет, затем снова все повторялось.

      Обработка земли в конце XIX в начале XX века проводилась деревянной сохой-пермячкой: запрягались в нее три лошади, управлять ею пахарю было трудно.

      Основным уборочным орудием был серп, которым крестьяне жали хлеб с утра до ночи, не разгибая спины над десятиной площади в течение 6-7 дней, на этой же площади снопы ставили в суслоны, затем давали выстаиваться (сохнуть) дней 10-15, после просушки в поле же сваживали, складывали в скирды, которые оставались до зимы, зимой вывозили домой и производили обмолот ручным способом – цепами (полторы балки). Затраты труда были велики.

      В начале XX века механизации в сельском хозяйстве почти не было. В 1905-1910 гг. появляются кустарные конные молотилки, в которые запрягали 6 лошадей и требовалось людей до 15 человек. Продуктивность этой машины была крайне мала, за световой день пропускали до 3000 снопов (урожай, собранный с трех десятин). В эти же годы появляется жатка-самосброска, в которую запрягали три лошади, обслуживали ее два человека. Жаткой убирали до двух десятин. Эти машины были американского производства «Мак-Кармен» и «Идеал-Деренг». Для сборки и наладки приглашались агенты фирмы.

      В 1910 году на смену деревянной сохе-пермячке начали выпускать более прочный плуг-соху Минусинским кустарем Патрушевым. Плуг-соха имел вид железного плуга на деревянных колесах, с деревянной стрелой, с железной отвалкой и отрезала ножом, что облегчало разработку земли. Позже появились железные плуги исаковские, брянские, воронежские, но купить их могли только богатые крестьяне.

      В 30-40-е годы было не принято афишировать свою принадлежность к казачьему, кулацкому сословию. Началось раскулачивание и «расказачивание» – репрессии. Это были особенно тяжелые времена для населения Каратуза. Фотографии, вещи, даже памятные безделушки порой оборачивались против их хозяев и забирались. Если дети находили в старых вещах клинок, головной убор казака, родители немедленно уничтожали его, а детям крепко-накрепко приказывали молчать об этой находке.

      Старшие перестали откровенничать с детьми о своем прошлом, но исподволь пытались привить им любовь к казацкой истории, к крестьянскому труду, к истории «малой родины». Говоря обо всем этом, они каждый раз открывали для детей что-то новое.

      Пашня Грачевых находилась от Посохиной заимки вправо-вверх, а перед нею каменный лог, в каменной стене лога – пещера, в пещере Грачев обнаружил каменный уголь и решил в период холодных весенних, осенних ночей обогреваться углем, не расходовать дрова да не возить их из Каратуза. У казаков не разрешалось рубить дерево для этих целей. Вот и носили они из пещеры ведрами, в мешках уголь. Теперь, наверное, пещеры этой не найти, заросла.

      Бережно относились к природе. Попробуй, наломай цветущей черемухи или собери незрелые ягоды! Но уж когда созрела ягода, собирали ее много. Хозяева дома Денисовых (где ныне построена хирургия) запрягали лошадей и везли батраков собирать клубнику, потом ягоды перебирали, варили целыми бочками и куда-то отправляли.

      В центре села была базарная площадь, вокруг которой были размещены купеческие торговые магазины: Москвиных, Пашенных, Хабаровых, Кольцовых, Сухорословых, дома золотопромышленников Колобовых, Денисовых, Маковкиных и т.д. Базар собирался один раз в неделю – в субботу, на который съезжалось много народу. Кто с продажей сельхозпродуктов или домашних животных, а кто купить что-либо. А после базарных дел некоторые любили выпить шкалик водки, зачастую мужик-крестьянин выпивал мало, одну сотку, то есть косушку, которая стоила пять копеек, за этим нужно было ехать в винную лавку, которая была далеко от базара на слободе (ныне перекресток улицы Колхозной и III Интернационала).

      Около винной лавки толпилось много народу, среди них местные хулиганы из казаков, которые ждали себе легкой добычи и выпивки. Они высматривали мужика, у которого порядочно денег, и начинали придираться к нему по разным поводам. Заявят, к примеру: «Ну, когда ты мне отдашь должок?» Мужик в недоумении: «…Я вас впервые вижу, какой долг с меня требуете, я вас не знаю». Хулиганы избивают мужика. Он вынужден покупать целую четверть водки, иначе живым к семье не доедешь. А хулиганы пьют да приговаривают: «Пейте, получили должок с моторского космача или с киндерлыкского хохла».

      Жители правобережья Амыла – кужебарцы, эстонцы из Курляндии казаков не боялись, сами давали им зуботычины.

      В конце базарной площади стояла ветхая «хоромина» с выбитыми окнами, вокруг которой было много мусора и грязи. В этом доме на две половины (мужская и женская) жили престарелые, безродные люди, бергалы, ранее работавшие у золотопромышленников. Теперь они вынуждены жить за счет подаяний, ходили по дворам, собирали милостыню, кто что подаст, тем и кормились. Дом, в котором жили старики, сохранился в памяти старожилов как «богадельня».

      Самыми тяжелыми, горькими для старожилов являются воспоминания о местах захоронения близких им людей.

      Первым местом захоронения было старое кладбище (казацкое), расположено оно было в начале улицы (ныне) Кравченко. Судьба распорядилась так, что речка Каратузка смыла его с лица земли.

      Второе кладбище в конце улицы Колхозной застроено домами, видимо, с разрешения местного начальства того времени, а каменную изгородь и надгробные сооружения растащили предприимчивые каратузцы.

      Захоронения уважаемых в те времена людей около церкви тоже уничтожены.

      Кончается XX век, но отношение к действующему кладбищу ни со стороны общества, ни со стороны властей не изменилось. Кладбищенская ограда разрушена, большие кучи мусора не убираются. Вот такое отношение к памятным местам.

      Что и говорить, мертвым ничего уже не нужно – ни музеев, ни памяти о них. Все это нужно нам, живым, и тем, кто будет жить после нас. Жизнь продолжается и вершится простыми тружениками, народом, которым были и наши предки.

«Знамя труда», общественно-политическая газета

Каратузского района Красноярского края, – № 77-78, – 24,27.09.1997.

При подготовке к печати использованы рукописи

Л.В. Майкова, беседы со старожилами Каратуза

С.И. Ивановой, А.М. Обидиной,

К.Ф. Чихачевой (1909 г.р.), А.М. Трофимовой (1912 г.р.),

А.П. Тулуповой (1914 г.р.), И.А. Мокрецовой (1903 г.р.)